Menu Close

Записки Мальте Лауридса Бригге: Утопающая, монахиня, поэт

Утопающая, монахиня, поэт«Записки Мальте Лауридса Бригге» являются выразительным свидетельством о духе эры, о бурлении планов Рильке. «Заметки» недаром числятся пропилеями к зрелому творчеству Рильке, к философской поэзии и свидетельством об основополагающих для людского бытия вещейй. Проявления мировоззренческого и эстетического перерождения, которое появилось у автора в это время, рассеяно по всему тексту, потому посмотреть на «Заметки» под этим углом было по-своему интересно и содержательно.

Поэзия Рильке импонировала представителям философской герменевтики Гайдеггеру и Гадамеру. Понятно, что «Заметки» открывают некие мысли самого поэта, которые почти во всём были созвучны тезисам Вильгельма Дильтея, который был предшественником «зрелой» герменевтики ХХ века. Сначала, не вышло без хронологического совпадения, которое нашло только более глубочайший, сокрытый параллелизм ментальных процессов. в 1910 году Вильгельм Дильтхей публикуется в окончательном варианте (как часть третьей редакции «Поэзии и опыта») два символа труда «Гете и поэтическое воображение» и «Фридрих Гельдерлин». 1-ая из них примечательна тем, что в ней был сформулирован тезис про основополагающую связь поэтического творчества и пережитого опыта — вещь вроде и не очень значимая, но по сути принципиальна самая малая из 2-ух событий. Во-1-х, на фоне поэзии с чрезмерным культом персональной эмоции эти слова звучали свежо, и во-2-х, Гадамер в «Истине и способе» понятию «пережитый опыт» (отеле erlebnis) посвящает подробное рассмотрение, таким макаром считая его вообщем одним из центральных для нового часного миропонимания.

Для поэта это означало, что с этого момента (если он желает быть вправду современным — moderne — поэтом), он должен выполнить переход от чисто чувственной поэзии, к эталонам которым лицезреем в ранних сборниках Рильке, к поэзии как философской практике, которая оперирует понятиями быстрее онтологической значимости, чем персональными переживаниями, пусть даже очень тонко нюансоваными.

Дильтхей заново открыл поэзию романтика для образованной публики. Для Рильке это тоже одно из величайших событий, без которой он мог и не состояться как один из самых значимых поэтов прошедшего века (в 1914 году он даже напишет воззвание к Гельдерлину).

В «Записках Мальте Лявридса» мы наталкиваемся на, можно сказать, «манифест» таковой поэзии «пережитого опыта»: «…стихи — не чувство, как гадают люди (эмоций радости и молодости), они — опыт. Из 1-го стиха нужно узреть много городов, людей и вещей, необходимо узнать животных, почувствовать полет птиц и уяснить движение, которым мелкие цветы раскрываются с утра. И… даже мемуаров тут ещё не довольно. Нужно забыть их, если их много, и нужно иметь большущее терпение, чтоб дождаться их возвращения. Так как мемуары это ещё не всё».

Идеальнее всего указывает семантику неодушевленных вещей у Рильке один вскользь упомянутый артефакт — посмертная маска неведомой утопленницы из Сены (Linconnuede la Seine), которую сделали в морге сначала ХХ века, улицезрев на лице утонувшей особенный покой и красоту, как об этом сказано в романе: «Лицо юной утопленницы, с него сняли отпечаток в морге, так как оно было не плохое, так как оно так обманчиво усмехалось, как будто понимало. А под ним — его понимающее лицо». Навязывается очередное истолкование внимания поэта к вещам — ведь они как будто посмертные маски из людского бытия, что их окружало. Поэт прочитывает из этих слепков историю, что кроется за ними.

«Неизвестная из Сены» кидает мостик к очередной теме, которая время от времени очень рельефно проступает в «Заметках»: декадентское чтения «вечно женского». Не считая этой упомянутой эманации (утопающая), в тексте Рильке наталкиваемся еще на два дамских образа, которые так же имелиреальные макеты — но уже в истории литературы: «И они (девицы) стабильно держались деньком и ночкой, и прибывали в любви и несчастьях. И из их, под давлением безграничных бед, выходили могучие любящие, те, что, призывая супруга, переманивали его; перерастали его, если он не возвращался, которые никак не отставали, пока муки не обернулись грозным, стальным величием, уже неудержимым».

Рильке вспоминает про «португалку» — так он апеллирует к анонимно размещенным в Париже в 1669 «Письмам португальской монахини», которые повествуют о эмоциях брошенной дамы, и стилем эти восторженные тирады чем-то напоминают сентиментализм последующего XVIII века: «Подумай, моя любовь, как для тебя не хватило предусмотрительности. Злосчастная! Ты была предана,. Страсть, при помощи которой ты рассчитывала получить столько удовольствий, привела тебя на данный момент только до смертельного отчаяния, которое можно сопоставить только с беспощадностью отсутствия, той — которая его вызвала.

Более драматическую судьбу имела другая дама, которая тут упоминается -итальянская поэтесса Гаспара Стампа (1523-1554), которая погибла юной от лихорадки, и, как обычно считается, от злосчастной любви (хотя недоброжелатели считают её куртизанкой, но факта, что та погибла из-за любви, так же не опровергают). Она написала три сотки стихотворений, в главном сонетов в стиле петрарки. Посреди их есть и строчки, которые не могли не импонировать Рильке, ибо они кажутся очень созвучны с цитируемым выше местом из «Реквиема графу Вольфу фон Калькрейту»: «Когда в рыданиях я спрашивала у Любви, / что слушает меня так без охоты, / несметное количество раз в день, / почему оно ранит и пронзает меня повсевременно… <…> «Я отдала приказ для тебя умереть для утех и жить в горе, — / ответило любви ожесточенным окончательным приговором, / «и пусть тебе будет довольно, что это тебя принуждает писать».

Все эти цитирования и разъяснения изготовлены не для того, чтоб просто показать «женскую скорби». Ведь даже после такого короткого рассмотрения очевидна мотивация конкретно такого отбора даже беглых упоминаний в «Заметках», на 1-ый взор спонтанных похвал создателя собственной литературной эрудицией. Читатель осознает особенность «сита», через которое просеивается опыт, до того как стать житейским текстом.

Последующим шагом «просеивания» опыта, в «Записках Мальте Лауридса Бригге», стали зрелые стихи Рильке.