Конфронтация личности и общества — актуальны объект литературных исследовательских работ в мире уже не 1-ое десятилетие, что связанно со злободневностью этого препядствия в жизни каждого человека (вспомним огромное количество очень широких по географии социально-психологических произведений очерченной темы, которые не исчезают с полок книжных магазинов). Но, что феноминально, на российских просторах конфликт героя и “сероватой массы” особенного энтузиазма у ученых не вызывает.
Невзирая на разницу во времени написания романов Кена Кизи “Полет над гнездом кукушки” (1962) и “Обожать ночь — право крыс” (1998) Юрия Станкевича, анализ произведений представляется вероятным по двум причинам:
1) российская литература развивается с отставанием в креативно-художественном времени в сопоставлении с европейской либо американской (предпосылки этого нужно находить в исторически-политическом развитии страны);
2) обе книжки стали реальными вехами в истории государственных литаратур соответственного “нового” времени. С выходом в мир “Полета над гнездом кукушки” на К. Кизи обвалилась реальная слава. Это был не фурор и даже не литературный триумф — писатель сделался пророком 2-ух поколений, культовой фигурой новейшей американской подкультуры, одним из создателей другой философии жизни. Подтверждением служат 5 наград американской академии кино искусств “Оскар”, что получили участники экранизации романа: чешский режиссер Милош Форман и актеры Джек Николсон и Луиза Флэтчер. Что до романа Юрия Станкевича “Обожать ночь — право крыс”, то он одномоментно вызвал энтузиазм у читателей и критиков после собственной публикации. Газета “Литература и искусство” от 1 января 1999 сходу назвала рукопись “одним из самых мужественных, правдивых и добросовестных произведений, что узрели свет в ближайшее время” [1]. Более ярко выразилась Светлана Алексиевич, которая на страничках той же газеты написала: “книжка — самая яркая явление в российской прозе за 1999 год…
Сложность определения проблематики работы заключается в огромном количестве аспектов, из которых формируется конфликт. Дробление внимания на составные кусочки противоборства личности и общества в романах неизбежно приведет к “наружному” анализу содержания. Мы же ставим для себя за цель выделить и разглядеть особенности “внутреннего” столкновения коллективного и личного миропониманий, акцентировать внимание на общем и отличном в нраве их структуры на примере противоборства личности и общества в произведениях создателей полярного миропонимания и ментальности.
Российский литературовед В. Хализев выделяет два вида сюжетного конфликта: “Во-1-х, противоречия локальные и преходящие, во-2-х — устойчивые конфликтные состояния” [4, с. 251]. Броско, что в обоих романах мы сталкиваемся с устойчивыми противоречиями (тип №2), которые “мыслятся и воссоздаются неразрешенными в рамках единичных актуальных ситуаций или не имеют решения в принципе. В конфликтах такового рода (их правомерно именовать субстанцыальными) нет очевидно очерченного начала либо окончания; они постоянно и повсевременно находятся в жизни героев и составляют определенный фон и собственного рода аккомпанемент отраженной реальности в произведении” [4, с. 256].
Базой для выделения общих частей в художественном конфликте произведения стал тот факт, что столкновение личности и общества, которое нас интересует, — это не “исток драмы в их героев жизни, а только один из случаев, в каком эта драма оказалось” [4, с. 256]. Попробуем очертить ареал схожих приемов, которые использовали создатели для сотворения художественной коллизии:
1. Оторванность от определенной пространственно-временной реальности подчеркивается ограниченной (и, что важно, несуществующей) местом место действия, что позволяет писателю свободно интерпретировать актуальные факты с целью личной факусации внимания на более актуальных дилеммах общества. Так, Ю. Станкевич избирает ареалом для развертывания событий провинциальное местечко Янавск, заселенный в большей степени русскими военнослужащими и военными пенсионерами. Населенный пункт вобрал весь вероятный негатив “урбанистичной” жизни конца 1990-х — начале 2000-х: дебоширство, наркомания, подростковая преступность и т. д. Для К. Кизи литературным “полигоном” делается психиатрическая клиника на юге Соединенных Штатов, которая представляет маленькую южноамериканскую государственную-антиутопию: отсутствие выбора, полный контроль, наружная безупречность системы.
2. “Цельная” организованность актуальных течений лиц. И Данила Таракан, и Рэндл Макмэрфи втягиваются в борьбу против окружающей системы не по собственной воле. Одинаковый и умеренный стиль жизни героя (ведь для ирландца существование “на грани фола” тоже равномерно преобразовывалась в рутину) в один момент прерывается. Но указать четкое начало “войны” нереально. Осознание своей неустроенности приходит к основных действующим лицам равномерно через переоценку моральных ценностей. Такие поиски собственного “я” приводили коллег К. Кизи и Ю. Станкевича к грустным выводам: “Если твоя собственоя жизнь висит на нити, сочувствие сразу уступает место страшенному эгаистичному чувству — жажде самосохранения” [3, с. 141]. Но создатели отрешаются от очевидного, найпростейшнгао и уже ожидаемого читателями хода событий и избирают новый путь развития конфликта.
3. Сражаясь против схожих противников — наружного и внутреннего (человечий кошмар), герои перебегают от защиты собственных интересов до защиты публичных интересов. Отметим, что при таком художественном ходе “доминирует установка писателя не на силу воспоминания, а на глубину читательского проникания (прямо за создателем) в сложные и противоречивые актуальные пласты. Творец не так стремится уверить, как апеллирует к духовной и, а именно, интеллектуальной активности читателей” [4, с. 259].
Но тут нельзя бросить без внимания последующий факт: общество воспринимает новейшую актуальную позицию борьбы собственных “фаворитов” (в определенной степени даже расценивая это как подобающее), но никак не поддерживает ее своими действиями. Приведены парадокс разъясняется страхам понимания, а означает, и столкновения с реальностью: “Я смог бы выйти отсюда из поликлиники уже сейчас, если бы мне хватило смелости, но я не волшебник биться за себя… Да все равно нет смысла”.
Человек — составляющая публичного механизма, винтик в машине общин Homo sapiens либо самостоятельный организм, независящий в идей и действиях? Давая ответ на этот, как кажется поначалу, риторический вопрос, К. Кизи и Ю. Станкевич расползаются во взорах, что связано с полярностью миропониманий людей Запада и Востока (разделение можно рассматривать и в более узеньких контекстах.
Таким макаром, авторские особенности творческого подхода к конфликта в творчестве К. Кизи и Ю. Станкевича более ярко появляются при рассмотрении оппозиции “герой—общество”. Южноамериканский писатель фокусирует внимание на идее независимости личности, что ведет к разрушению стереотипных актуальных схем “сероватой массы”, также высвобождает людей из кутузки кошмару и плена собственных комплексов. Максимум, на который он может рассчитывать, — локальный бунт (наружные подвижки “тут и на данный момент” с малозначительными плодами), что дает возможность не заострять внимания на настоящее положение: “через какой-либо час-полтора, как раз на финале ночи, эти же чужаки уедут на окраину огромного городка, столицы, и, …как крысы, до утра устроятся в нем, и все пойдет у их там, как и тут до нынешней ночи — только с огромным ожесточением” [2, с. 94].
В творческом подходе создателей к решению главных коллизий произведений определяются такие общие элементы, как оторванность от определенной пространственно-временной реальности, что подчеркивается ограниченной и несуществующей местом место деяния; создание цельно организованных актуальных течений героев, которые разрушаются после начала принудительной (под давлением наружных событий) борьбы против окружающей системы; переоценка моральных ценностей, выраженная в переходе от защиты собственных интересов к защите публичных интересов с целью спасти окружающих из плена безысходной иллюзорности.